Николы. Берн не двигался с места, он так и стоял, вытянув правую руку, защищая меня и не давая подойти ближе.
Один из тех парней, в красном костюме серфингиста и новеньких кроссовках Nike, угостил Николу пивом.
– Остынь, – сказал он. – Выпей.
Никола замотал головой, но парень настаивал:
– В знак примирения.
Тогда Никола отпил глоток и вернул ему бутылку. Затем открыл дверь форда. И все бы на этом кончилось, Никола дал бы задний ход, мы сели бы в машину и присоединились к веренице машин, направлявшихся в Специале, если бы парень, стоявший за спиной серфингиста, не показал на Томмазо и не произнес:
– А этого выстирали с отбеливателем?
Никола нанес ему сокрушительный удар в лицо, но не кулаком, а раскрытой ладонью. Впервые я видела, чтобы человека били таким способом. Я вцепилась в руку Берна, который все еще стоял, не шелохнувшись, словно предвидел все с той самой минуты, как мы пришли на парковку.
Среди противников наступило минутное замешательство. Их было пятеро (я сосчитала), – но все они были моложе нас, и наверняка слабее Николы. Очевидно, они тоже поняли, что преимущество не на их стороне: когда парень в ответ толкнул Николу, это было сделано вяло, словно для очистки совести, – Никола даже не пошатнулся. И с такой же мгновенной реакцией, как в прошлый раз, схватил его за плечи и прижал грудью к машине, в которой звучала музыка. Придавил его голову к крыше машины и прошептал ему на ухо слова, которых никто из нас не расслышал.
По площадке проезжали на малой скорости автомобили, по очереди освещая нас фарами, но ни один не остановился. Никола сел в свой форд, а чужие парни посторонились, давая ему пройти. Мы сели тоже, я и Томмазо сзади, Берн – на переднее пассажирское сиденье.
Снова очутившись на автостраде и встав в длинный хвост машин, мы издали торжествующий вопль. Берн несколько раз воспроизвел удар Николы, потом ощупал мускулы его плеч и шеи, словно тот был боксером.
Придя домой, я застала бабушку в гостиной. Она заснула перед включенным телевизором. Я тронула ее за руку, она вздрогнула и проснулась.
– Где ты была? – спросила она, массируя себе щеки.
– В Остуни. На площади.
– Там в эти дни уйма народу, в Остуни. Все эти наглые туристы. Хочешь травяной чай?
– Нет, спасибо.
– Тогда завари мне, будь добра.
Когда я принесла ей чай, она сидела все в той же позе, уставившись в экран телевизора.
– Это тот смуглый, да? – спросила она, не поворачивая головы.
Чашка зазвенела о блюдце. Немного чая пролилось, и она это заметила.
– Что?
– Да, это смуглый. Второй, родной сын Чезаре, тоже симпатяга. Но смуглый, конечно, интереснее. Как его зовут?
– Берн.
– Просто Берн? Или это уменьшительное от Бернардо?
– Не знаю.
Секунду она молчала. Потом сказала:
– Я пытаюсь вспомнить, чем мы занимались по вечерам, когда я была в твоем возрасте. И знаешь, что мы делали? Ездили на площадь в Остуни. Он ласковый?
– Да.
– Это очень важно.
– Давай я отнесу тебе чай в спальню, – предложила я. – Там ты сможешь прилечь.
– Хорошая мысль, – сказала бабушка, упершись ладонями в колени, чтобы встать.
Она пошла за мной в спальню. Прежде чем оставить ее одну, я сказала:
– Только ему не говори, пожалуйста.
В ответ бабушка улыбнулась, и я сочла это знаком согласия. В коридоре я приложила ухо к папиной двери: с той стороны слышалось ровное дыхание спящего.
Я приняла душ, потом сняла и снова надела пижамные брюки, примерила минимум четыре футболки, скользнула под одеяло, потом села на стул: может быть, Берну будет приятно лечь в теплую постель. Все, что у ручья происходило легко и просто, сейчас вызывало у меня тревогу. Все это вдруг стало казаться мне бесчестным, грязным.
В три часа я решила, что он уже не придет. Наверное, не сумел выбраться незаметно, а может, просто забыл. Второй вариант показался мне более убедительным. Скорее всего, большая драка, в которую мы едва не ввязались, настолько возбудила его, что предстоящее свидание вылетело у него из головы. Когда дело касалось Берна, я гнала от себя дурные мысли.
Но немного погодя я услышала легкий стук. Это он поставил ногу на водосточную трубу, подумала я. И решила стоять у окна, пока не услышу свист. После этого я открыла ставни и помогла Берну забраться в окно. Спрыгнув с подоконника, он порывисто поцеловал меня. Изо рта у него пахло сигаретами и пивом: то ли не почистил зубы, то ли выпил еще. Затем он нащупал мою грудь, сначала сквозь футболку, потом футболка была сорвана.
– Как ты напряжена, – сказал он, продолжая ласкать меня и раздевать (теперь он снял трусики и стал целовать мне бедра).
– А вдруг нас услышат?
– Никто нас не услышит.
Отстранившись, он взглянул на кровать, стоявшую у стены.
– Как ты хочешь – на простыне или под простыней?
– Не знаю.
– Я предпочитаю на простыне. А свет? Не будем его выключать, ладно?
Мы забрались на кровать и встали на колени лицом друг к другу. У меня перехватило дыхание, когда я увидела его таким, обнаженным и бесстыдным среди ночи, с темными волосками вокруг вставшего члена.
Он приник ко мне все с той же страстностью, но я остановила его. И сказала, что в этот раз мы все сделаем по-другому, бесшумно. Мы были в постели, и нам некуда было торопиться. Он отпрянул, словно смутившись. Я уложила его на спину, сжала коленями его талию. И стала тереться о его тело, от живота до ляжек, взад-вперед, взад вперед, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, пока не почувствовала в том месте, где мы должны были соединиться, горячую волну, которая мгновенно поднялась до самого горла. Никогда раньше со мной такого не бывало.
Берн изумленно смотрел на меня, положив руки на одеяло, как будто боялся помешать мне. Когда я увидела его таким, меня снова охватил жар.
Мгновение спустя моей первой мыслью было, что мы шумели: может быть, я крикнула или крикнул он. Я уже не соображала, что происходит. Лежала, положив голову на его ключицу, и напрягая слух, чтобы услышать, не ходит ли кто в коридоре.
– Все получилось не так, как я думал, – сказал Берн. – Ты даже не дала мне пошевелиться.
– Извини.
– Нет, что ты, – быстро сказал он. – Было хорошо.
Мне хотелось спать, но я чувствовала, что его мускулы подо мной все еще напряжены.
– Теперь мне пора, – сказал он.
Лежа на кровати, я смотрела, как он одевается. Я чувствовала смущение – не потому, что
